Неточные совпадения
Она
ходила по
домам и рассказывала, как однажды черт водил ее по мытарствам, как она первоначально приняла его
за странника, но потом догадалась и сразилась с ним.
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей
ходить за детьми. Да; и три недели прожил у них в
доме и как нянька
ходил за детьми.
Молча с Грушницким спустились мы с горы и
прошли по бульвару, мимо окон
дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня
за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
«Сообразно инструкции. После пяти часов
ходил по улице.
Дом с серой крышей, по два окна сбоку; при нем огород. Означенная особа приходила два раза:
за водой раз,
за щепками для плиты два. По наступлении темноты проник взглядом в окно, но ничего не увидел по причине занавески».
Проходя канцелярию, Раскольников заметил, что многие на него пристально посмотрели. В прихожей, в толпе, он успел разглядеть обоих дворников из того
дома, которых он подзывал тогда ночью к квартальному. Они стояли и чего-то ждали. Но только что он вышел на лестницу, вдруг услышал
за собой опять голос Порфирия Петровича. Обернувшись, он увидел, что тот догонял его, весь запыхавшись.
Дронов с утра исчезал из
дома на улицу, где он властно командовал группой ребятишек,
ходил с ними купаться, водил их в лес
за грибами, посылал в набеги на сады и огороды.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного
дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на людей, которых учат
ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер,
за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и
прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
— А я тут шестой день, — говорил он негромко, как бы подчиняясь тишине
дома. — Замечательно интересно прогулялся по милости начальства, больше пятисот верст
прошел. Песен наслушался — удивительнейших! А отец-то, в это время, — да-а… — Он почесал
за ухом, взглянув на Айно. — Рано он все-таки…
Бальзаминов. Порядок, маменька, обыкновенный. Узнал я, что в
доме есть богатые невесты, и начал
ходить мимо. Они смотрят да улыбаются, а я из себя влюбленного представляю. Только один раз мы встречаемся с Лукьян Лукьянычем (я еще его не знал тогда), он и говорит: «
За кем вы здесь волочитесь?» Я говорю: «Я
за старшей». А и сказал-то так, наобум. «Влюбитесь, говорит, в младшую, лучше будет». Что ж, маменька, разве мне не все равно?
И видится ему большая темная, освещенная сальной свечкой гостиная в родительском
доме, сидящая
за круглым столом покойная мать и ее гости: они шьют молча; отец
ходит молча. Настоящее и прошлое слились и перемешались.
— Я не шучу, право так! — сказала она покойно. — Я нарочно забыла
дома браслет, a ma tante просила меня
сходить в магазин. Ты ни
за что не выдумаешь этого! — прибавила она с гордостью, как будто дело сделала.
Может быть, Илюша уж давно замечает и понимает, что говорят и делают при нем: как батюшка его, в плисовых панталонах, в коричневой суконной ваточной куртке, день-деньской только и знает, что
ходит из угла в угол, заложив руки назад, нюхает табак и сморкается, а матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду; что родитель и не вздумает никогда поверить, сколько копен скошено или сжато, и взыскать
за упущение, а подай-ко ему не скоро носовой платок, он накричит о беспорядках и поставит вверх дном весь
дом.
Проходя по комнате, он заденет то ногой, то боком
за стол,
за стул, не всегда попадает прямо в отворенную половину двери, а ударится плечом о другую, и обругает при этом обе половинки, или хозяина
дома, или плотника, который их делал.
Он учился всем существующим и давно не существующим правам,
прошел курс и практического судопроизводства, а когда, по случаю какой-то покражи в
доме, понадобилось написать бумагу в полицию, он взял лист бумаги, перо, думал, думал, да и послал
за писарем.
Акулины уже не было в
доме. Анисья — и на кухне, и на огороде, и
за птицами
ходит, и полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней лежит глубокое уныние.
— Надо
сходить за ключом от старого
дома.
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого
дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова
за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не
ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем
домом?
Она сама
ходила, как дикая, по большим, запущенным залам старого
дома, отворяя и затворяя
за собой двери, бросаясь на старинные канапе, наталкиваясь на мебель.
С тех пор не стало слышно Райского в
доме; он даже не
ходил на Волгу, пожирая жадно волюмы
за волюмами.
А пока глупая надежда слепо шепчет: «Не отчаивайся, не бойся ее суровости: она молода; если бы кто-нибудь и успел предупредить тебя, то разве недавно, чувство не могло упрочиться здесь, в
доме, под десятками наблюдающих
за ней глаз, при этих наростах предрассудков, страхов, старой бабушкиной морали. Погоди, ты вытеснишь впечатление, и тогда…» и т. д. — до тех пор недуг не
пройдет!
Там то же почти, что и в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот
домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем. В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось,
ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были дети
за спиной или
за пазухой.
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не
ходите за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив огонь и блеск на крыши
домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится
за Чекуши; когда небо как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
Только свинья так же неопрятна, как и у нас, и так же неистово чешет бок об угол, как будто хочет своротить весь
дом, да кошка, сидя в палисаднике, среди мирт, преусердно лижет лапу и потом мажет ею себе голову. Мы
прошли мимо
домов, садов, по песчаной дороге, миновали крепость и вышли налево
за город.
Пройдя раза два взад и вперед
за углом
дома и попав несколько paз ногою в лужу, Нехлюдов опять подошел к окну девичьей.
Пройдя площадь с церковью и длинную улицу с ярко светящимися окнами
домов, Нехлюдов вслед
за проводником вышел на край села в полный мрак.
Вдали на соборных часах пробило половину двенадцатого. Мальчики заспешили и остальной довольно еще длинный путь до жилища штабс-капитана Снегирева
прошли быстро и почти уже не разговаривая.
За двадцать шагов до
дома Коля остановился и велел Смурову пойти вперед и вызвать ему сюда Карамазова.
Однако как я в силах наблюдать
за собой, — подумал он в ту же минуту еще с большим наслаждением, — а они-то решили там, что я с ума
схожу!» Дойдя до своего
дома, он вдруг остановился под внезапным вопросом: «А не надо ль сейчас, теперь же пойти к прокурору и все объявить?» Вопрос он решил, поворотив опять к
дому: «Завтра все вместе!» — прошептал он про себя, и, странно, почти вся радость, все довольство его собою
прошли в один миг.
Он отправился на свои обыкновенные занятия;
за вечерним чаем говорил, что, кажется, совершенно все
прошло, но поутру на другой день сказал, что ему надобно будет несколько времени посидеть
дома.
Надобно заметить, что эти вдовы еще незамужними, лет сорок, пятьдесят тому назад, были прибежны к
дому княгини и княжны Мещерской и с тех пор знали моего отца; что в этот промежуток между молодым шатаньем и старым кочевьем они лет двадцать бранились с мужьями, удерживали их от пьянства,
ходили за ними в параличе и снесли их на кладбище.
Мортье действительно дал комнату в генерал-губернаторском
доме и велел нас снабдить съестными припасами; его метрдотель прислал даже вина. Так
прошло несколько дней, после которых в четыре часа утра Мортье прислал
за моим отцом адъютанта и отправил его в Кремль.
Белинский был очень застенчив и вообще терялся в незнакомом обществе или в очень многочисленном; он знал это и, желая скрыть, делал пресмешные вещи. К. уговорил его ехать к одной даме; по мере приближения к ее
дому Белинский все становился мрачнее, спрашивал, нельзя ли ехать в другой день, говорил о головной боли. К., зная его, не принимал никаких отговорок. Когда они приехали, Белинский,
сходя с саней, пустился было бежать, но К. поймал его
за шинель и повел представлять даме.
Сверх дня рождения, именин и других праздников, самый торжественный сбор родственников и близких в
доме княжны был накануне Нового года. Княжна в этот день поднимала Иверскую божию матерь. С пением носили монахи и священники образ по всем комнатам. Княжна первая, крестясь,
проходила под него,
за ней все гости, слуги, служанки, старики, дети. После этого все поздравляли ее с наступающим Новым годом и дарили ей всякие безделицы, как дарят детям. Она ими играла несколько дней, потом сама раздаривала.
Вино и чай, кабак и трактир — две постоянные страсти русского слуги; для них он крадет, для них он беден, из-за них он выносит гонения, наказания и покидает семью в нищете. Ничего нет легче, как с высоты трезвого опьянения патера Метью осуждать пьянство и, сидя
за чайным столом, удивляться, для чего слуги
ходят пить чай в трактир, а не пьют его
дома, несмотря на то что
дома дешевле.
Надоело мне дожидаться их в нечистой комнате станционного смотрителя. Я вышел
за ворота и стал
ходить перед
домом. Это была первая прогулка без солдата после девятимесячного заключения.
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры
дом в узком, темном переулке, трудно представить себе, сколько в продолжение ста лет
сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы молодых парней с котомкой
за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных цветов в котомке, благословляемых на путь слезами матери и сестер… и пошли в мир, оставленные на одни свои силы, и сделались известными мужами науки, знаменитыми докторами, натуралистами, литераторами.
Это был худой, совершенно лысый и недужный старик, который
ходил сгорбившись и упираясь руками в колени; но
за всем тем он продолжал единолично распоряжаться в
доме и держал многочисленную семью в большой дисциплине.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в
доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а
за ним и
за прочими вышлет лошадей через неделю.
Ермолай был такой же бессознательно развращенный человек, как и большинство дворовых мужчин; стало быть, другого и ждать от него было нельзя. В Малиновце он появлялся редко, когда его работа требовалась по
дому, а большую часть года
ходил по оброку в Москве. Скука деревенской жизни была до того невыносима для московского лодыря, что потребность развлечения возникала сама собой. И он отыскивал эти развлечения, где мог, не справляясь, какие последствия может привести
за собой удовлетворение его прихоти.
В окна дуло; сырость проникала беспрепятственно всюду; полы
ходили ходуном, потолки покрывались пятнами, и
дом,
за отсутствием ремонта, врастал в землю и ветшал.
— Слушай-ка ты меня! — уговаривала ее Акулина. — Все равно тебе не миновать замуж
за него выходить, так вот что ты сделай:
сходи ужо к нему, да и поговори с ним ладком. Каковы у него старики, хорошо ли живут, простят ли тебя, нет ли в
доме снох, зятевей. Да и к нему самому подластись. Он только ростом невелик, а мальчишечка — ничего.
Библиотека эта по завещанию поступила в музей. И старик Хлудов до седых волос вечера проводил по-молодому, ежедневно
за лукулловскими ужинами в Купеческом клубе, пока в 1882 году не умер скоропостижно по пути из
дома в клуб. Он
ходил обыкновенно в высоких сапогах, в длинном черном сюртуке и всегда в цилиндре.
Никогда и ничем не болевший старик вдруг почувствовал, как он говорил, «стеснение в груди». Ему посоветовали
сходить к Захарьину, но, узнав, что
за прием на
дому тот берет двадцать пять рублей, выругался и не пошел.
— У нас, евреев, это делается очень часто… Ну, и опять нужно знать,
за кого она выйдет. А! Ее нельзя-таки отдать
за первого встречного… А такого жениха тоже на улице каждый день не подымешь. Когда его дед, хасид такой-то, приезжает в какой-нибудь город, то около
дома нельзя
пройти… Приставляют даже лестницы, лезут в окна, несут больных, народ облепляет стены, чисто как мухи. Забираются на крыши… А внук… Ха! Он теперь уже великий ученый, а ему еще только пятнадцать лет…
Мало — помалу, однако, сближение начиналось. Мальчик перестал опускать глаза, останавливался, как будто соблазняясь заговорить, или улыбался,
проходя мимо нас. Наконец однажды, встретившись с нами
за углом
дома, он поставил на землю грязное ведро, и мы вступили в разговор. Началось, разумеется, с вопросов об имени, «сколько тебе лет», «откуда приехал» и т. д. Мальчик спросил в свою очередь, как нас зовут, и… попросил кусок хлеба.
За стеклянной дверью порой мелькали в коридоре изумленные лица надзирателей или инспектора, привлеченных странными выкрикиваниями желто — красного попугая… Но, когда Лотоцкий
проходил из класса в учительскую, — сдержанный, холодный, неприступный и сознающий свою образцовость, — никто не решался заговорить с ним о том, что его класс напоминает порой
дом сумасшедших.
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в
доме ни на минуту не мог забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все
ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Потом она зарыдала, начала причитать, и старик вежливо вывел ее из комнаты. Галактион присел к письменному столу и схватился
за голову. У него все
ходило ходенем перед глазами, точно шатался весь
дом. Старик вернулся, обошел его неслышными шагами и сел напротив…
Избавившись от дочери, Нагибин повел жизнь совершенно отшельническую. Из
дому он выходил только ранним утром, чтобы
сходить за провизией. Его скупость росла, кажется, по часам. Дело дошло до того, что он перестал покупать провизию в лавках, а заходил в обжорный ряд и там на несколько копеек выторговывал себе печенки, вареную баранью голову или самую дешевую соленую рыбу. Даже торговки из обжорного ряда удивлялись отчаянной скупости Нагибина и прозвали его кощеем.
В
доме Бетленга жили шумно и весело, в нем было много красивых барынь, к ним
ходили офицеры, студенты, всегда там смеялись, кричали и пели, играла музыка. И самое лицо
дома было веселое, стекла окон блестели ясно, зелень цветов
за ними была разнообразно ярка. Дедушка не любил этот
дом.
Население здесь перебивается кое-как, но оно тем не менее все-таки каждый день пьет чай, курит турецкий табак,
ходит в вольном платье, платит
за квартиры; оно покупает
дома у крестьян, отъезжающих на материк, и строит новые.